Том 3. Рассказы 1896-1899 - Страница 155

155

— Так… я просто…

— То-то, мол…

Финоген внушительно передёрнул плечами и помолчал.

— Так вот я говорю: нас теперь двое, мол, ночь, никто нас не видит, не слышит… Стало быть, я могу… — тут Финоген остановился и опять помолчал, внимательно разглядывая Лохова, — …говорить с тобой без опаски… — закончил он свою речь.

— Говори, говори… — торопливо сказал Лохов.

— И скажу я тебе прямо — плох ты. На большое дело, на способных людей ты не годишься… Здесь ты не охотник, а лиса. И следует тебе такое место найти для себя, где бы ты сам был охотником, — понял?

Лохов кивнул головой.

— Понял, что тебе здесь не место?

— Понял! — твёрдо сказал Лохов.

— Ну, стало быть, и не лезь на рожон…

— Да… надо подумать…

— Подумай… А теперь давай-ка спать… пора! Скоро, чай, петухи запоют…

Финоген поднялся из-за стола, поставил ногу на лавку и стал разувать её, медленно раскутывая оборы лаптей. Лохов следил за ним и молчал, дёргая рукой себя за усы. Потом Финоген смачно и громко зевнул, перекрестил рот, взглянул на образ и стал, широко размахивая рукой, крестить грудь. Лохов начал раздеваться уже тогда, когда Финоген залез на полати и сказал ему оттуда:

— Будешь ложиться, лампу-то потуши.

Скоро и Лохов забрался на печь; но ему не спалось. В избе было темно. В окна её с улицы смотрело что-то жуткое, холодное. На полатях громко и ровно дышал Финоген, и порой он всхрапывал, сердито так… Караульщик где-то далеко бил в доску, и в тишине ночной разносились гулкие, пугающие звуки. Дрёма смыкала глаза Лохова, но он вдруг вспоминал что-то и спугивал её. Тогда, приподняв голову, он осторожно заглядывал на полати и, убедившись, что Финоген крепко спит, снова дремал… И снова вздрагивал от боязни…

«А ведь он верно говорил, — думалось ему в тишине. — Слаб я ещё… О господи! Как трудно жить-то! Н-да… Слаб я… боюсь вот… чего боюсь? Стращает… сам, значит, наметил это место. О… господи!.. Его мне… не одолеть…»

Поболтался Лохов в деревне ещё дней десять после этого разговора и однажды, придя откуда-то с улицы в избу Финогена, объявил ему:

— Завтра еду…

— Куда? — равнодушно спросил Финоген.

— В город… прочь, стало быть…

— Та-ак…

— Не понравилось у нас? — осведомилась Варвара.

— Отвык… всё-таки, знаете, деревня…

— Известно уж… В городе вам способнее…

— Сказано: большому кораблю — большое и плавание… — невозмутимо равнодушно заметил Финоген.

Лохов взглянул на него и поджал губы.

Рано утром на другой день он запряг свою пегую лошадку в тележку и начал прощаться с Финогеном и его шабром Ефимом, который, с вечера осведомлённый об отъезде Лохова, тоже пришёл проводить его и, позёвывая, сонный и нечёсаный, сидел на лавке, упёршись в неё руками.

— Ну, стало быть, мы с вами, Финоген Ильич, за прокорм, квартиру в расчёте?

— Ровно бы так… — сказал Финоген.

— Значит, спасибо за хлеб-соль, за ласку…

— Не на чем.

— Какая уж наша хлеб-соль? — со вздохом сказала Варвара.

Ефим зевнул и объявил:

— Деревенский хлеб — он самый святой на земле…

— Свят-то он свят, да не так, чтобы скусен… — вставил Финоген, почёсывая спину.

Лохов подпоясывал тулуп кушаком и молчал. Подпоясавшись, он взял в руку шапку, перекрестился и, поклонившись всем, молвил:

— Прощайте!

— С богом! — в один голос ответили Варвара и Ефим, а Финоген молча поклонился.

И все четверо пошли вон из избы. Финоген отворил ворота. Лохов ввалился в тележку, повозился в ней и, взяв вожжи в руку, снова сказал, сняв шапку и тряхнув головой:

— Прощайте! Н-но!

Пегая лошадка пошла…

Провожатые вышли за ворота и стали смотреть вслед тележке, прыгавшей по замёрзшим кочкам грязи, кое-где покрытым снегом. Предрассветный сумрак окутал деревню каким-то призрачным туманом, и тележка Лохова быстро скрывалась в нём.

— Дорога, избави бог, плоха! — сказал Ефим, качая головой.

— Да, попрыгает он двадцать семь вёрст… — заметила Варвара и ушла в избу.

Финоген взглянул на неё, говоря Ефиму:

— Идём ко мне, — чаем напою…

— Идём…

В избе Варвара, возившаяся у печи с самоваром и освещённая огнём, пылавшим в печи, встретила их вопросом:

— Уехал?

Точно она этого не знала.

— Укатил! — сказал Ефим.

— Н-да-а! отвалился… — задумчиво протянул Финоген. — Плох он… очень он плох! Другой бы… э-э-э! Так бы это он оборудовал свои дела… что нам бы одно осталось — кричи караул!

— Напрасно ты, по-моему, его застращал… — сказал Ефим. — Что пугать человека? То невыгодно, другое недоходно… пусть бы он сам попробовал… А нам он человек полезный… в банк-от бы и тово…

— Ну, что вышло, то и вышло. А у нас ему учиться жить — не место. Мы не для него… Плох потому что.

— Погоди! Доживёшь, может, и до хорошего какого… — пригрозила Варвара. — Подползёт да и прицепится… как вон Фомичев в Кузнечихе.

— Это ещё улита-то едет, — когда-то она будет!.. — задумчиво сказал Финоген.

— А никого он здесь не расположил к себе!.. — заметил Ефим.

— Кроме Лёски твоего…

Ефим засмеялся.

— Лёске он был друг…

— Вот такой ворон, как Мотька этот, и начал бы со стервятины вроде Лёски… А на ней отъевшись, и нас, грешных, стал бы долбить помаленьку да не торопясь.

— Оно, пожалуй, так.

— То-то…

— Финоген Ильич, пригляди за самоваром-то, а я пойду творогу принесу да сочней спеку… — попросила Варвара мужа.

— Али у тебя хлебы ныне? — спросил Ефим.

— Хлебы… — ответила женщина, уходя из избы.

155